Правдивые рассказы о животных.
1. Хитрая лайка - истребитель оленей.
2. Кот, который не любил эмигрантов.
3. Любовная история Кобылы и Жеребца.
4. Благородный кот .
Не верьте учёным, которые говорят, что домашние животные не мыслят и не понимают. Я убежден, что они мудрее и умнее людей. Они приспособились и изображают из себя дурачков, чтобы мы их не использовали очень ретиво.
Взгляните на человека с собакой на улице или в парке. Кто кого прогуливает и по чьей инициативе? Кто бежит впереди и выбирает путь? Кто за кем подбирает экскременты в пластмассовый мешочек?
А вот кошка, милое пушистое существо постоянно издающее убаюкивающие звуки. Кто кого медицирует и для чего? Кто кому покупает продукты? Кто идет на службу каждый день, а кто лежит на диване, умываясь неторопливо и счастливо урча?
Про домашних животных есть сотни почти неправдоподобных историй. Вот последняя, напечатанная в серьёзном научном журнале, и тут же подхваченная радио и ТВ. Кот в приюте для стариков двадцать пять раз подряд входил в палаты больных, ложился на кровать и урчал. Через три-четыре часа человек умирал. Няньки приспособили этот знак для того, чтобы заранее извещать родных о предстоящей кончине.
Одни упоминают о шестом чувстве животного, другие - о возможном запахе перед смертью. Но никто не предположил, что кошки не предчувствуют смерть, а помогают старику уйти из жизни - спокойно, без боли и страданий.
Я ничего не буду выдумывать, а просто расскажу несколько историй, которым был свидетелем.
1 - Хитрая лайка - истребитель оленей.
Лайка принадлежала нашему каюру - малорослому кривоногому эвенку Коле Карамзину. Собака была черного окраса с белыми пятнами на груди и на лбу. Эти пятна придавали псу невинный домашний вид. И вел он себя подобающе - к геологам не приставал, не лизался, не тёрся об ноги. Во время трапезы на днёвках, когда наш отряд из пяти человек сидел у костра и пожирал невероятное количество сохатины или рябчиков, Дружок сидел в стороне - всегда за чертой невидимого круга, ограничивающего наш лагерь. Он ничего не просил, а напротив, лежал к ним спиной, но скошеный карий глаз следил за каждым нашим движением. Начальник отряда Витя - дошлый многоопытный геолог, почему-то не разрешал кормить пса, пока мы ели, но потом собаке доставалось с избытком. В такие сытые дни Дружок лежал возле палатки каюра с чуть прикрытыми глазами, и тяжко вздыхал от переедания.
Но выдавались недели, когда сохатого подстрелить не удавалось и наше меню состояло только из пресных лепёшек и гороховой каши. В такие дни пес, посидев за той же невидимой чертой и не дождавшись остатков мяса или птицы, исчезал из лагеря. Он не появлялся по нескольку дней и Витя начинал волноваться - потому что в тайге без собаки нельзя. Могли появиться и медведи и волки. Нужен он был и для отстрела диких оленей - Коля выслеживал сохатого, но загнать его на сопку и держать там без собаки было невозможно. Но охоту на рябчиков он иногда портил. Рябчик необычайно вкусная птица, недаром Маяковский писал: "Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй"... и самая глупая. Когда начальник отряда замечал рябчика на дереве, то выстреливал мгновенно, часто промазывая, но тупая птица продолжала сидеть неподвижно и не взлетала, пока с третьего или четвертого раза он её не подбивал.
Вот в такие моменты Дружок все портил. Если рябчик не боялся звуков ружья, то при появлении собаки сразу улетал.
Коля успокаивал: - Не боись начальник, однако, собак придет". И Дружок являлся через день-два, но, как и прежде, еды не просил, а сидел поодаль с независимым видом.
- Вот беда, - жалилась наша повариха Галя - комсомолец-доброволец из Хабаровского техникума. Была она крупной русоволосой сибирячкой с розовым детским лицом и полными губами, но на удивление, с огромным горбатым носом. - Ведь сбежит он от нас, точно, сбежит, раз не кормим.
- Однако, не боись, - успокаивал каюр. - Придёт, однако.
Каюр Коля управлял связкой в двадцать грузовых оленей, на которых перед каждым переходом он приторачивал мешки с грузом: геологоразведочные инструменты, наши личные рюкзаки, еду, палатки, спальные мешки, ружья и аммуницию. Мы шли на легке, но всё равно, топать в тяжелых, почти всегда сырых кирзачах сквозь девственную тайгу, иногда по кочке, по двадцать-тридцать километров, было тяжелой работой - доходя до сухого места, выбранного Витей для ночевки, мы валились на землю без сил. Только Коля был свеж и, как всегда, улыбчив. Он единственный имел верхового оленя, с которого почти не слезал. Он помахивал хворостиной и напевал что-то невнятное. На стоянке он первым делом развьючивал оленей и отпускал пастись на ближайшей поляне. Перед следующим переходом он их разыскивал и собирал, на что уходили часы. Часто он не досчитывал оленя, но ждать, пока он его найдет мы не могли - у начальника было своё расписание. К концу экспедиции число оленей уменьшилось на половину и начальник Витя должен был списать их потом, как загрызенных волками.
Наша экспедиция подходила к концу. Однажды, в начале сентября, мы проснулись, вылезли из палаток и ступили босиком на холодящий снежок. Сосны, ели, осины - весело белели, вызывая на лицах бессмысленные радостные улыбки. Мы предвкушали скорое возвращение домой. Из поселка Аим, где находилась база экспедиции, через несколько дней вертолет доставит нас в Якутск, откуда трое из нас на большом самолете полетят на Запад, повариха Галя - в Хабаровск, а Коля-каюр останется в Аиме. У него здесь семья, а зимой - охота на белок и медведей. Охотник он был отменный - хвастался, что попадает белке в глаз: " Нельзя шкура портить, однако", - пояснял он.
Из всех нас только Коля был несколько озабочен. Олени принадлежали местному совхозу и ему предстояло отчитаться за потерянных оленей. Конечно, Витя-начальник может списать их на волков и копытку - единого из оленей, который не мог идти, Витя пристрелил, но тут случилось неожиданное. Сторож Никита с телеграфки видел, как наш Дружок, про которого все забыли по приходе в Аим, днем, не прячась, загрыз колхозного оленя - молодого и упитанного. На следующий день уже сам председатель совхоза Карамзин (тут у всех почему-то была эта фамилия) застал Дружка за тем же разбойным делом. Этих оленей на волков не свалишь.
"Ай-я-яй, - сокрушенно качал головой Коля-каюр, - такой нехороший собак, однако". - " Твой пес, - прокричал Витя, - ты и отвечай! Я и тех оленей, что в тайге пропали списывать на волков не буду."
" Теперь я понимаю,- сказала удивленно Галя, - почему он исчезал из отряда, когда мы гороховую кашу ели, а возвращался сытым и довольным. Надо же, такой домашний и интеллигентный пёс, никогда бы не подумала о нём такого".
Каюр вместе с председателем Карамзиным уговорили Витю списать на счет экспедиции и тех десять и этих двух недавних жертв нашего тихого скромного Дружка. Ссориться ни с каюром, ни с председателем было нельзя - следующим летом предстояла новая экспедиция - мы искали в Восточной Сибири нефть.
2 - Кот, который не любил эмигрантов.
Мы никогда не знали, любит ли нас Филимон. Он просто был членом семьи и мы заботились о нем не меньше, чем о нашей дочке. Жена варила ему тюльку, я насыпал песок в коробку, которая стояла в туалете, а дочь выпускала его погулять, когда приходила из школы. Мы лечили его, когда он болел, а однажды просто спасли его. Окно нашей спальни выходило на крышу соседнего двухэтажного флигеля, по которой любил разгуливать Филимон. Там же гнездились воробьи, а иногда залетали голуби. Сохранилась у нас такая фотография: на наружном подоконнике стоит кастрюля с супом ( за недостатком места в холодильнике), а по обеим сторонам от неё сидят жирные сизые голуби и смотрят на грязный двор-колодец с мятыми алюминиевыми баками и кучей мусора возле них. Здесь птицам всегда было чем прокормиться, но они раздражали кота, и он постоянно гонялся за ними, иногда с гордостью выкладывая перед нами еще теплые трупики пернатых. Легенда о том, что кошачьи никогда не разбиваются, а всегда падают на четыре лапы, оказалась неправдой, впрочем, как и большинство иных легенд. Однажды кот в погоне за голубем упал с крыши на дно нашего двора-колодца и … не встал. Он не мог пошевелиться , по-моему, он умирал. Мы всем семейством отвезли его к ветеринару. Приговор оказался обнадеживающим. " Кости поломаны, внутренности разбиты, но пусть отлежится недели две-три - поправится". Мы вспомнили поговорку: "Заживает, как на кошке" и успокоились. Через месяц Филимон снова гонял птиц во дворе - на крышу мы его не пускали.
В лето перед эмиграцией мы жили на даче в Комарово. Это было наше любимое место под Ленинградом - здесь мы с женой познакомились и часто приходили на тропинку, где впервые поцеловались. У неё были тогда длинные до колен волосы, а у меня густая шевелюра. Теперь ни тропинки, ни длинных волос, ни шевелюры уже нет. Впрочем, нет ни города, ни страны из которой мы уехали.
За несколько дней до возвращения в город Филимон исчез, и мы долго не могли его найти, но дочка услышала на утро тонкое жалобное попискивание, и мы обнаружили его на сосне на уровне трехэтажного дома, куда он умудрился как-то забраться. Он просидел там сутки и ни на какие наши призывы спускаться не хотел. Пришлось вызывать пожарных, которые за пол банки быстро его сняли.
Это время было нервным не только для кота, но и для нас. Мы готовились к отъезду на Запад, и уже год занимались английским в группе знаменитого Геннадия Михайловича, который обучал нас языку болгарским методом "погружения". За два-три месяца я, конечно, не мог выучить язык, но с тех пор в мою память навечно врезались несколько песен: "The shadow of you smile…",
"If it takes forever…", "This land is your land, This land is my land…" Последняя, сродни песни "Широка страна моя родная…". Геннадий Михайлович - толстый мужчина небольшого роста, курносый, с густой черной бородой с усами и ясными голубыми глазами. Он намекал, что действует нелегально, а потому не может собирать группу у себя дома. Позже мы узнали, что он исправно представлял списки своих студентов в КГБ. Встречались мы по очереди на квартирах студентов, а если там было просторно, то и по-нескольку раз подряд. Так выпало собираться целую неделю у нас дома.
Когда к нам приходила дюжина, а то и более чужих людей, Филимон прятался в спальне под кровать и на людях не появлялся. Он только иногда проскакивал в туалет, где стояла жестяная посудина с песком, но с началом предэмигрантских забот мне некогда было доставать песок, и я мелко-мелко нарывал в посудину газету. Филимон этого не принял и стал ходить прямо в унитаз, как-то изловчаюсь на стульчаке. Я думаю, что и воду он спускал бы сам, будь ручка от бачка пониже. Хуже было то, что он совсем перестал есть. Жена по-прежнему варила ему тюльку, но он к ней не притрагивался. Мы стали давать ему еду с нашего стола: и жареную рыбу, и мясо, и творог, и молоко. Он от всего отказывался. В последний день занятий, когда наша очередь принимать гостей переходила к другой паре, я провожал гостей, наружная дверь была распахнута настежь и кот у меня на глазах юркнул на лестницу. Я не заволновался, потому что мы выпускали его гулять, но Филимон не вернулся ни вечером, ни на утро. Расстроились и жена и дочка, а я чувствовал себя ответственным, потому что видел его последним.
Потом мы каждый день ходили искать его по соседним улицам, звали по имени, кис-кискали, спрашивали у соседей. Кот не появлялся. Мы развесили объявления с обещанием награды - бесполезно. Дочка предположила, что кот, проживший всё лето на даче, на природе, решил вернуться в Комарово. Конечно, это пятьдесят километров, но мы читали о подобных историях. Поехали на дачу втроём, провели там целый день, по кота никто не видел. Мы вернулись расстроенные.
С побегом кота наша эмиграция обрела особый смысл. Он как-бы связывал нас с домом, с Комарово, с тутошней жалкой, но наполненной жизнью. Теперь расставаться с городом и квартирой стало легче, но еще грустнее.
Почему же он убежал, рассуждали мы недоуменно. Каждый находил какую-то причину, а дочка сказала уверенно: "Он не любил эмигрантов, приходивших в наш дом".
3 - ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ СЕРОЙ КОБЫЛЫ И ВОРОНОГО ЖЕРЕБЦА
Получилось так, что одно время я работал в большой компании в Нью-Джерси. Она была велика даже по американским масштабам. Главная её квартира - хедквота располагалась в столице, в Вашингтоне, поэтому, возможно, местное начальство вело себя довольно свободно. На сотнях акров земли располагалось озеро, лес и несколько огороженных просторных загонов с высокой травой. Для чего были сделаны загоны я не знаю, но вскоре после моего появления на Виппани, так назывался этот город, в одном из загонов стали выпасывать лошадей. Вскоре я узнал, что принадлежали они новому вице-президенту, мистеру ДеБлоку. От моего офиса до загонов было с пол мили - это как раз то расстояние, которое я мог пройти во время обеденного перерыва. Говорят, что для того, чтобы разрушить любую компанию, следует укрупнить её до невероятных размеров, а потом она распадется сама собой - как при достижении критической массы в атомной бомбе.
Наша компания уже начала распадаться, иначе мистер ДеБлок не решился бы держать на её территории лошадей. Другим признаком распада стало отсутствие дисциплины, иначе я не смог бы тратить на перерыв целый час вместо законных тридцати минут, а иногда и навещать лошадей по два-три раза в день. Моя любовь к лошадям уходила корнями в давнее советское время, когда я из-за пресловутого пятого пункта не мог поступить в аспирантуру в Питере, и уехал учиться в пыльный и грязный уральский город Пермь. В пригороде Перми находился ипподром, на котором устраивали скачки, бега или показывали выездку. Жил я один, в общежитии, свободного времени было в избытки и я по выходным ездил в старом дребезжащем трамвае на ипподром. Я просто влюбился в лошадей, особенно в арабских скакунов. Низкорослые, состоящие из одних мышц, они давали другим породам целый круг фору в скачках с гандикапом. Они, казалось, стелились над беговой дорожкой и ничто не могло их остановить. Очень тут хочется сказать избитое "как ветер", и лучшего сравнения я найти не могу. Со временем я начал разбираться в них, стал делать ставки, и даже иногда выигрывал.
Любил я и выездку. Вот где можно было внимательно и спокойно наблюдать изящество и стать лошадей. Что-то было в них сексуальное, если не для меня, то для наездников. Помню очаровательную русую девушку в приталенном жилете, высокой шапке и крагах. Она прекрасно владела вороным, караковым - с подпалинами жеребцом, сливаясь с ним в одно целое и заставляя его танцевать и отвешивать реверансы. Минут через десять я заметил, что лицо её раскраснелось до кроваво-малинового цвета, и что вот-вот у неё случиться оргазм.
Другие мои воспоминания связанные с лошадями были менее приятны. Работая в геологическом отряде, я однажды был послан начальником в соседний геолого-разведочный лагерь, где были в излишке мясные и рыбные консервы. Наш отряд уже давно пробивался на гороховой каше. Лагерь был в десяти километрах и добраться туда предстояло верхом на тяжеловозе, чему я весьма обрадовался. Ноги от ежедневных переходов опухли и гудели. Я с удовольствием забрался на спину чалой кобылы и бухнулся в седло. Когда-то в детстве я ездил на лошадях без седла, что было очень неудобно и неустойчиво. Теперь я почувствовал комфорт. Впереди поводья и лука, ноги - в надежных стременах. Но что это сзади? Сзади упиралась мне в спину железная скоба, как и полагалось для грузового седла, к которому привьючивали поклажу.
Ездить на таком седле не полагалось. Сначала я не понял, в какую ловушку попал, но через полкилометра мне захотелось соскочить с кобылы. С каждым шагом животного, легко пробирающегося через нехоженую тайгу по трясине и кочке, я сначала упирался в луку, а потом меня со страшной силой било пониже спины, в копчик, об эту металлическую скобу. С тех пор я возненавидел тяжелых кобыл-тяжеловозов.
В загон выпускали одних и тех же четырех лошадей: двух кобыл - одна стройная каряя (черная с темно-бурым отливом) двухлетка с нависом потемнее, а другая - могучая серая, сплошь в белой и темной шерсти и в белых яблоках, по-моему очень уродливая, похожая на того давнего тяжеловоза в тайге, четырехлетка. Её длинный густой хвост начал уже седеть, а живот был раздут до шарообразности. И двух жеребцов - стройного вороного коня в возрасте, и молодого бурого, искрасно-коричневого цвета, с почти черным нависом и ремнем по хребту. Это был поджарый арабский жеребец. Между этой серой кобылой и жеребцом и завязались долгие и сложные отношения. Я наблюдал за ними много месяцев, пока их роман смешно и трагикомически не закончился. Всё это так походило на отношения молодых людей, в которых одна из сторон страдает без взаимности, что я пришел к выводу, весьма не научному, что лошади не только близки людям по разуму, но и по эмоциям.
Приходил я к загону с кусками хлеба и совал его через решётку лошадям прямо в пасть. Они брали хлеб мягкими губами и заодно облизывали мою руку, что сначала вызывало во мне брезгливость, но потом я привык к их нежному влажному касанию. Подходили не все и не каждый раз, но ни разу не подошла ко мне серая кобыла, то ли чувствуя мою антипатию, то ли из гордости, хотя была она крупнее остальных и, казалось бы, должна быть более голодной. Поев, они прогуливались вдоль забора парами. Каряя с Вороным, Серая - с Бурым. Первая пара шли рядом, они касались боками друг друга, а иногда становились мордами друг к друг, терлись высокими стройными шеями, красиво переплетая их. Но у Серой с Бурым не ладилось. Обычно Кобыла плелась за жеребцом иногда стараясь его коснуться, но тот быстро убегал вперед и носился резво по всему загону. Я мог следить за ними минут
десять-пятнадцать - надо было возвращаться на место. Я шел в контору и думал о том, что хорошо бы стать жеребцом и носиться как сумасшедшему по загону, а не сидеть по восемь часов за столом, уставясь в экран компьютера и лениво давя пальцем на мышку. Но тут же я понимал, что моя жеребячья прыть давно исчезла и спокойное просиживание брюк меня теперь вполне устраивает. Отношения между Серой и Бурым постоянно менялись. Часто они подолгу стояли рядом, но никогда не переплетались шеями.
Иногда они гуляли в разных концах загона и пощипывали траву не глядя друг на друга. В другой раз Серая тыкалась в морду Бурого, а тот лениво отворачивался, но без злости, а как бы говоря, да отстань, старая.
Я уехал в командировку в жаркий и пыльный Техас, а когда через неделю вернулся и пришел к загону, то увидел, что всё там переменилось. Не было уже вороного коня, дружившего с карей двухлеткой и бурый жеребец переметнулся к ней. Они очень подходили друг другу - молодые, стройные, удивительно красивые. А серая уродина - тяжеловоз в яблоках, с густой шерстью и седым хвостом стояла поодаль от них свесив голову и кося на них взглядом. А молодые вовсе не замечали Серую. Они были влюблены, счастливы, и как дикие мустанги носились по полю. Я пришел с хлебом и Серая впервые подошла ко мне, взяла ломоть, ткнувшись губами мне в ладонь и поглядела на меня грустными слезящимися глазами. А молодые даже не обратили на меня внимания - им было не до еды.
Я пожалел кобылу, думая, куда же делся Бурый, но спросить было некого - не идти же с таким вопросом к мистеру ДеБлоку. Но пожалел зря - эта баба оказалась не такой простой. Она тяжело прогарцевала к молодой паре. Молодые стояли рядом и щипали траву. Серая приблизилась вплотную к Бурому, старому своему бойфренду, повернулась к нему толстым задом, подняла свой длинный хвост и выпустила прямо ему в морду сильную желтую струю.
В следующее мгновение Каряя, черно-бурая красавица - поджарая, вся из мышц, как арабские скакуны, лягнула Серую кобылу задней ногой в морду, да так, что та зашаталась, передние её ноги подогнулись и она повалилась на бок.
Я не мог долго стоять у выгона - время обеда давно кончилось, и ушел, так и не узнав, что случилось с Серой. Назавтра я вернулся к загону, но, к моему огорчению, лошадей там не было. Много позже я узнал, что Серая ослепла на один глаз, а вице-президента перевели в Техас простым супервайзером. Но он был счастлив, потому что где же, как не в Техасе, можно спокойно выпасывать лошадей.
4 - Благородный кот - Мальчик.
Благородный рыцарь, нежный любовник, интеллигент - такими эпитетами я награждаю нашего кота - масти: рашен блю, или русский голубой. Пушистый, темно серого окраса, с белой грудкой, белыми лапками и белым носом.
Он был совершенно очаровательным двухмесячным пушистым котёнком, когда дочка принесла его неизвестно откуда. Мы сразу приняли его в семью: в Питере у нас всегда жили коты. Почему-то именно коты, хотя специально мы не выбирали.
Через некоторое время ветеринар его кастрировал, но по-моему, неудачно. Почему я так думаю, вы поймете позже. Наших котов мы никогда не держали в взаперти - это было бы против наших понятий свободы, хотя известно, что кошки, которых не выпускают на улицу живут намного дольше, чем вольные, гулящие.
Считается, что оперированные коты спокойнее и менее активны, чем кастрированные. Наш Мальчик, так неизобретательно его назвала моя жена, не отвечал такому представлению. Он был живым, гулящим котом, днями пропадающим на улице и нарушающим прайвиси наших соседей. Один из них пожаловался, что кот бегает по его участку. Я не знал, как ответить - не сажать же кота на цепь или выгуливать его на поводке. "Окей, - ответил я, - я ему скажу".
Сосед не понял шутки и перестал со мной здороваться, а заодно и с женой и с дочкой. А кот бродил по деревне, в которой почти каждый дом имел кошку или собаку. Где-то я прочёл, что в Америке тридцать миллионов собак и тридцать миллионов кошек. Это особенно поразительно после того, что мы посетили Китай, где вообще не видели ни кошек, ни собак. Что-то в этом ни так, но где ни так? Здесь или в Китае?
Тюльку Мальчику жена не варила - в магазинах продавались консервы для кошек, по запаху и по вкусу очень напоминающие советские завтрак туриста или кильку в томате. Кот их полюбил, хотя я сам их никогда не пробовал. Зато хорошо помню отменный вкус котлет из рубленного мяса, которое я покупал в первые дни приезда в Штаты. Вскоре жена заметила на пакетах надпись "для собак". Мы тут же перестали его покупать, но признаюсь, что таких постных и хорошо очищенных от жилок котлет я уже никогда не ел.
Забота о пище для кота стала для нас главной. Мы могли быть без обеда или ужина - шли в ресторан, но мчались в магазин даже среди ночи, если у кота не было еды. Это была не просто любовь к коту, это была, как американцы говорят, абсешен, своего рода сумсшствие, особенно со стороны жены. Таким же абсешен отвечал кот и моим дочке и жене. Но прошло время, дочь кончила школу и уехала учиться в другой город. Жена стала единственной привязанностью кота. Было в его отношении к жене что-то сексуальное, признаюсь, я даже её ревновал. Но посмотрите, вот мы вернулись с работы, пообедали, жена ложится у телевизора на диван и наш кот Мальчик тут же забирается на неё. Его большое пушистое тело вытягивается на ней во всю длину - морда утыкается ей в лицо, а его лапы сладостно перебирают тонкую кофту на её груди. При этом он томно урчит, закрыв глаза. По-моему, и моя жена испытывала что-то похожее, хотя и не урчала. Так они лежали часами, пока коту не надоедало или ему надо было по-нужде. Ему хотелось на улицу, и он объяснял это просто - начинал носиться возле наружной двери, пока мы её не открывали. Исчезал он надолго, но к ночи всегда возвращался. Окна нашей семейной комнаты, в которой находился ТВ был почти вровень с землей и кот просто стучал лапой в окно, чтобы ему отворили. В его языке, как и у глухонемых, было много слов, которые мы легко понимали.
Так кастрировала его молодая женщина-ветеринар или нет? Думаю, нет - она его или пожалела или это была медицинская ошибка. Кот ухаживал за всеми соседскими кошками, дрался с их бой-френдами и часто приходил домой сильно побитый и покушенный иногда до крови. Он никогда не жаловался, а тихо затаивался в своей комнате и лежал на мягкой подкладушке. На жену он в таком состоянии не забирался. Не правда ли, похоже на отношения мужчины и женщины? Не знаю, подорвали ли блядки и драки с котами здоровье Мальчика ( я не слышал, чтобы кошки болели эйдс), но к десяти годам он сильно ослабел. Для кошачьих это почтенный возраст, хотя некоторые породы живут и до двадцати лет. Он терял силы и подходя к дивану уже не мог сам забраться наверх. Жена поднимала его и клала на себя. Он тихонько перебирал лапами и мурлыкал совсем тихо.
Однажды я пришел с работы, заглянул в его комнату и понял, что он навсегда ушел от нас. Тихо, благородно, без стонов и визгов.
Я позвал жену, и она разрыдалась над его неподвижным телом. И у меня намокрились глаза. Мы похоронили Мальчика в конце нашего участка, поставили на могилке каменную плиту и прилепили на неё бронзовую табличку с надписью: "Благородному коту Мальчику от безутешных родителей". Мы твердо решили с женой больше никогда не брать в дом кошку. Второй такой потери мы не пережили бы.
Нью-Джерси, лето 2007-го.